— Дед, а кто это? — спросил Егорушка.
— Варламов.
А. П. Чехов, «Степь».

По Берёзовой совсем немало хуторов с «именными» названиями: Ивановка, Марьевка, Семёновка, Борисовка, Николовка... Конечно, своя Ивановка или Марьевка в каждой местности найдётся, но вряд ли где ещё встретишь, скажем, хутор Нижний Вячеслав.
Ивановка, Борисовка, Николовка, Антоновка – это, как у нас их называют, Грековские хутора – родина Митрофана Грекова. Узнаю, порой, знакомые места не только в его ранних рисунках или в «Волах в плугу», но, кажется, и в «Тачанке» и даже на «В отряд к Будённому»!

 

Перейдём к «фамильным» наименованиям.

К середине XVIII века отсутствие свободных земель на Нижнем Дону (как известно, казачий надел должен был составлять не менее 26 десятин) привело к ому, что казачья старшИна и особо отличившиеся офицеры стали получать, в награду за преданную службу, наделы – до 1200 гектаров! – на свободных землях.
В один год, в 1760-й, казаки Черкасской станицы, тогдашней столицы Области Войска Донского, Василий Иванович Маньков и Иван Иванович Селиванов основали на Берёзовой, соответственно, Маньково-Берёзовскую и Селивановскую.
В Старочеркасске распрашивал местных жителей – не знают ли Селивановых или Маньковых? Всегда отвечали: нет у нас таких.

Маньково-Берёзовская и сейчас именуется слободой, поскольку казачьего населения в ней никогда не было, но встречались мне и несколько другие её названия: «слобода Берёзовка», «слобода Берёзовская» и даже «слобода Берёзовская (Манькова)». В просторечьи же зовется она – Манькова.
Станица Селивановская на протяжении своей 250-летней истории тоже официально звалась по-разному: «посёлок Селивановский» и «посёлок Селивановка», «слобода Селивановка» и «слобода Селивановская». В 1934 году стала станицей и районным центром (Селивановский район, до 1956 года) Северо-Донского округа Азово-Черноморского края.

Рассказывают, что Маньков был побогаче Селиванова и званием повыше – чуть ли не полковник! – и дела у него «сразу пошли хорошо». Заселял он свои земли малороссийскими хохлами; работали у него и другие «хохлы» – запорожские казаки, выселенные Екатериной Великой из Сечи и обосновавшиеся на Берёзовой ещё до Манькова.
Маньково-Берёзовская к концу XIX века на всю ОВД славилась своими ярмарками (затмила и Урюпинскую!): весенней – на Пасху, и осенней – на Покров. Особенно богатой была осеняя: в слободе ставили две карусели, продавцы и оптовые покупатели размещались на постой по всем окрестным хуторам. Лошади и прочий скот с осенней маньковской ярмарки – выгодный товар: дёшево и гарантия качества.

...Как-то забыли и в Маньковой, и в районе, да и в Ростове о другого земляка – Вислиска (Василия) Гнедова: «коллегу» и, в некотром роде, «учителя» Велемира Хлебникова и Владимира Маяковского.
Позволю себе несколько рассказать... об одной из сестёр Василия Гнедова.
Имени её не знаю; до глубокой старости она жила в Маньково-Берёзовской. И жила, видно, очень бедно. Бедно и одевалась – можно сказать, в рубище: длинная, до земли, черная, вся в заплатах, юбка и чёрная же кофта. На верёвочках привязывала на себя ложку, кружку, какие-то мешочки размером с кисет. Я её пару раз встречал на дорогах, в конце 70-х. У нас её считали блаженной, говорили, что она исходила в таком виде всю Берёзовую, от Ильинки до Селивановки; и что даже в оккупацию ходила, и немцы её не тронули.
В Селивановке она проведывала своею подругу, бывшую школьную учительницу, Аристарховну (ни имени, ни фамилии не знаю – поскольку глуп был по-молодости: не спросил, не записал, не сохранил...). Когда в 75-76 году Аристраховна умерла, её сыну, жившему в Ростове, пришлось нанимать два грузовика, чтобы вывезти книги, а новые хозяева несколько дней жгли во дворе ставшие никому не нужными журналы и газеты – все комнаты в доме были ими завалены от пола до потолка.
И ещё. У нас до сих пор о неряшливо одетой женщине говорят: «Нарядилась – как Гнедиха!»

Селиванов же – пан Селиван, так его звали – завозил себе в работники крестьян из Воронежской губернии.
Зато со временем у Селивановки появился ещё один пан – пан Варлам (хутор Варламовка, километра 3-4 выше по Берёзовой). Да, кстати: вполне похоже, что пан Варлам – тот самый Варламов, что описан в «Степи» Антона Чехова (почти, как в известной сказке: чья отара? – варламовская, чьи быки? – варламовкие, чьи хлеба? – варламовские) и которого в одноимённом фильме Сергея Бондарчука играет Михаил Глузский.

«Когда на другой день проснулся Егорушка, было раннее утро; солнце еще не всходило. Обоз стоял. Какой-то человек в белой фуражке и в костюме из дешевой серой материи, сидя на казачьем жеребчике, у самого переднего воза, разговаривал о чем-то с Дымовым и Кирюхой.
– Дед, а кто это? – спросил Егорушка.
– Варламов.
Боже мой! Егорушка быстро вскочил, стал на колени и поглядел на белую фуражку. В малорослом сером человечке, обутом в большие сапоги, сидящем на некрасивой лошаденке и разговаривающем с мужиками в такое время, когда все порядочные люди спят, трудно было узнать таинственного, неуловимого Варламова, которого все ищут, который всегда «кружится» и имеет денег гораздо больше, чем графиня Драницкая.
– Ничего, хороший человек... – говорил Пантелей, глядя на хутора. – Дай бог здоровья, славный господин... Варламов-то, Семен Александрыч... На таких людях, брат, земля держится. Это верно... Петухи еще не поют, а он уж на ногах... Другой бы спал или дома с гостями тары-бары-растабары, а он целый день по степу... Кружится... Этот уж не упустит дела... Не-ет! Это молодчина...»

У Чехова Варламов по степи перемещается верхом, «наш» пан Варлам предпочитал дрожки. На таких же подрессоренных  дрожках в 60-70-е годы ездил колхозный завхоз; завидев его бодрую упряжку, шутили: «Вот и наш пан поехал...»

Пан Варлам, кроме выгодного по тем временам овцеводства (солдатские шинели и пр.), занимался разведением красно-степной породы крупного рогатого скота. Маньков же предпочитал чёрно-пёстрых. Что интересно: это разделение коров – на «красных» и «рЯбых» –  сохранилось до последних лет, до самого обвала животноводства. И даже сейчас ниже хутора Конькова в личных хозяйствах больше рЯбых, выше – красных.
Коньков, кстати – известная на Дону фамилия; «наш» был родом, вроде бы, из станицы Пятиизбянской.

Разведением строевых лошадей занимался Кутейников (одноимённый хутор расположен на речке Средней, левом притоке Берёзовой). Причём, как пишет Богачёв в «Очерках географии Всевеликого Войска Донского», не забросил это дело даже тогда, когда к началу XX века стало оно совсем невыгодным.

...История – она, как... свитер ручной вяки: за одну ниточку потянешь – он весь и распускается, а в каждой петельке – факт, со временем останутся только рукава. В каждом рукаве – ещё и своя история. Это я к тому, что собирался рассказать вообще-то о Богачёвке...

Хутор Богачёв лежит почти в устье одноимённой балки; на карте позапрошлого века она обозначена правым притоком Берёзовой (название не могу разобрать). То, что здесь была речка, подтверждают и многочисленные, сегодня почти пересохшие, ключи. В самых неожиданных местах – и выше, и ниже сухо, только терновник – вдруг проявляется совсем другая трава, и в самую жару земля напитана влагой, совершенно непролазные заросли сначала шиповника и тёрна, потом  осинники и необхватные тополя.
Впрочем, заворачивая на восток, балка меняет и название: на карте она остаётся Богачёвской, а по-простому её зовут уже Ушаковской.

На восток от хутора – старый сосновый бор, именуемый Богачёвской сосной. Деревья по пескам здесь стали высаживать с 1924 года. В 42-ом, во время оккупации, богачёвский лес стал прибежищем партизанского отряда под командованием капитана Личнова. Впрочем, отряд не совсем был «партизанским» – в основном состоял из солдат-окруженцев. К осени он разросся до 200 человек, стал сильно тревожить немцев и в ноябре был разгромлен. Захваченные в плен красноармейцы и жители Богачёвки, им помогавшие, расстреляны в яру у Селивановки.

...Конечно, у хутора Богачёва есть и более древняя история, но она мне в конкретных деталях неизвестна. Автор «Очерков географии Всевеликого Войска Донского» (1919 год) Владимир Владимирович Богачёв хотя и бывал в этих местах, но к хутору не имеет никакого отношения. Бывал здесь и Евграф Савельев: «На р. Березовой, при переходе через нее аланского шляха (близ слободы Маньковки), есть также следы какого-то древнего значительного кирпичного строения, вероятно, караван-сарая. Шлях этот далее продолжался на север, на Казанский перевоз через р. Дон.»
Почти сорок лет назад недалеко от Богачёвки мне попадались странные кирпичи – уже смутно помню, как они выглядели: почти квадратной формы, со следами извёстки, на некоторых – видно, ещё по-сырому, словно детской рукой – нацарапаны непонятные знаки. Извёсткой тогда белили колхозные коровники, и меня поразила и необычная форма кирпичей, и то, что поблизости нет никакой фермы. Впрочем, теперь то место я вряд ли и найду – всё здесь давно засажено сосной, и она уже выросла и загустела непролазно, и от тех громадных тополей, возле которых валялись кирпичи, не осталось и следа... 

Зимой, как известно, в наших местах не так страшен мороз, как ветер – моментально начинает пробирать до костей.
Богачёвка же лежит в балке и со всех сторон прикрыта от ветра её склонами: получается свой микроклимат. 

Дорога в Богачёвку от Степано-Савченского. Зимой, пожалуй, единственная, что соединяет хутор с «цивилизацией».

Недавно по домам развесили таблички; это – улица Толстого, дом 3.

Сама улица Толстого. Слева от меня – дом 3, потом большая прогалина, а дальше, в деревьях – дом с двумя номерами, 11 и 14.

Дом 4. Вполне обжитой.

По весне, да, впрочем,  и осенью, в глухую распутицу, добраться в Богачёвку весьма проблематично.

Водосбор у Богачёвской балки большой, в любую весну получается хорошая подпитка. Дома стоят на сухом месте, а сразу за огородами с одной стороны – ручей, с другой – луг заливной.

По пескам вокруг хутора – сосновый лес, по чернозёмам – поля.

Эта дорога – остатки старого грейдера. Он проходил рядом с Богачёвкой и на всём протяжении (говорю, конечно, о тех места, где я сам был) оставил свои следы.
Справа, у леса – разрушенная ферма, а сам хутор спрятался среди деревьев.

«Триумфальная арка» на северном въезде в Богачёв. Летом из раскалённой солнцем степи попадаешь в приятную прохладу тени.

Летом народнаселение хутора увеличивается.

Возможно, пройдёт десяток-другой лет – и от самой Богачёвки останутся только кирпичи: зимуют здесь 12 человек, а руин в хуторе гораздо больше, чем обжитых домов.

Богачёвский пруд. Странно, что его так назвали, правильнее было бы – Новополяковский, по балке, на которой он стоит. Грейдер, о котором я упоминал чуть раньше, проходил по дну балки – очень живописная лет 30 назад была дорога.
Сама Богачёвка – за бугром, там, где ливень идёт.

Хуторские сады одичали. Раньше Богачёвка славилась своими грушами и яблоками, а НовополякИ, к слову сказать – ещё и вишней и даже черешней.

Развалины богачёвской фермы.

Богачёвка окружена не только лесом, но и полями.

Кто-нибудь, интересно, угадает, что это за агрегат?
Конная косилка.

Толстого, дом 3. Вид со двора: сараи, куры, индюки, обмазанный глиной с соломой погреб... 

По старому грейдеру.

Вода здесь не пересыхает и в самое сухое лето.
Коровы (видите: «рЯбых» и «красных» почти поровну) расположились прямо «на проезжей части» грейдера.

Молодая сосна. А лет 30 назад здесь были непролазные пески, настоящие кучугуры.

Старая Богачёвская сосна.

Copyright © 2011 Сергей Харичев